Это у нас так принято — я делаю вид, что не догадываюсь об ее экспериментах с сигаретами, моими духами и косметикой...
Я достаю ключи и отпираю дверь. Захожу в квартиру, втягиваю носом воздух. Так… Лак для волос, подгоревшая картошка, сигареты и мои духи. Мерзавка, она опять брала мои духи! И курила.
— Ира-а-а!
Из маленькой комнаты показывается голова моей дочери.
— Привет, мам! — открывает она рот, и я чувствую запах ментоловых сигарет и ментоловой жвачки.
Я молчу. Это у нас так принято — я делаю вид, что не догадываюсь об ее экспериментах с сигаретами, моими духами и косметикой. А она в ответ строит из себя ангелочка, хорошую девочку, которая даже помыслить не может о том, чтобы курить, пить пиво и ругаться матом. Что поделаешь — 14 лет, переходный возраст.
— Как школа? — интересуюсь я.
— Нормально. Я пойду, ладно? А то уроков еще по горло, — и дверь в маленькую комнату захлопывается.
Конечно, запах табака лучше всего маскировать духами. Особенно моими духами — дорогими терпкими соцветиями, сделанными в Париже. Они впитывают дым, и аромат становится более глубоким и более дерзким — кажется, будто какая-то легкомысленная француженка закурила тонкую сигарету, нежась в душистой пенистой ванне. Может быть, моя дочка видит себя в образе эдакой изящной мадмуазель?
Я грустно смотрю на Ирину фотографию на книжной полке. Из далекого, постсоветского мира мне улыбается смешное существо с большим красным бантом на голове. Личико у существа немного обиженное, заплаканное… Но при этом счастливое! Это было десять лет назад — неужели так давно?
Странно… А я помню это день, как будто он едва закончился. И слышу, и вижу, и чувствую эти минуты, полные звуков, образов, запахов.
— Мама, мама! Ну купи, пожалуйста, купи! — дергает меня за рукав Иришка.
Надо держать себя в руках. Так хочется побаловать этого маленького чертенка и все-таки купить ей то, что она пытается выклянчить: огромного шоколадного зайца.
— Ну, мама-а-а!
— Дочка, нельзя. Будут болеть зубки, — пытаюсь отвязаться я.
В ответ Ира улыбается во весь рот. Вот чертенок, настоящий чертенок — знает, как меня убедить!
— Не будут. У меня уже много зубов выпало. Ты мне говорила, что это не страшно — они сейчас выпадут, а потом вырастут новые!
Ну что мне с ней делать? И я сдаюсь. Я иду на поводу у своей четырехлетней дочери — покупаю ей этого зайца.
Она нетерпеливо разрывает серебристую фольгу и вгрызается своими тремя с половиной зубами в шоколадного зверушку. Вокруг нее сразу возникает невидимое пахучее облако — это смесь шоколада и сбывшейся мечты ребенка. И тут неожиданно…
— А-а-а!! Мама! Она меня укусила!
Иришка ревет во весь голос и показывает мне свой мизинец, который мгновенно распух и покраснел. Пчела… Прилетевшая на запах шоколада и моей девочки. Бедный ребенок!
— Тише, моя маленькая, не плачь! Сейчас все пройдет!
И я судорожно дую на ее раздувшийся пальчик, и сцеловываю ручейки с ее щек. Маленькая моя… Как же мне сделать так, чтобы тебе не было больно? И мне приходит в голову идея.
— А давай-ка отомстим этой злой пчеле! — говорю я дочке.
От удивления она перестает плакать: я не утешаю ее, я предлагаю ей действовать — а это что-то новенькое!
— Вот укусила пчела мою маленькую дочку и думает, что она будет плакать. Она хотела, чтобы моей дочке было больно! А мы возьмем, и не будем плакать! А мы будем смеяться! Вот так: ха-ха-ха-ха! — я говорю это «хахахаха» таким низким, хриплым голосом, что не рассмеяться просто невозможно.
— Хы, — неуверенно говорит Иришка. Но я-то вижу — слезы больше не льются, а глазки засияли.
— Хы-хы, — передразниваю ее я.
И тут начинается… Моя дочка принимается хохотать.
— Хи, хи, хи, хи, — будто не смеется, а икает она.
— Хо, хо, хо, — кривляюсь я.
А потом уже совсем естественно, абсолютно радостно — в два голоса, вместе с дочкой — от всей души:
— Ха-ха-ха…
Мы стоим в центре парка Горького, вокруг — люди, пчелы, воздушные шары, фонтаны, музыка, лето… Но для нас это не важно. Нам так хорошо вместе! Смех нас приравнивает: словно это мне четыре года, а Иришке — двадцать семь.
Я целую ее в обе щеки и зажмуриваюсь от этого аромата — детской кожи, растаявшего шоколада и теплых слез. А она… Она просто протягивает мне свою руку – уверенно и доверчиво.
Неужели и вправду уже десять лет прошло?
— Мам, я пойду погуляю! — доносится из коридора Ирин голос. Захлопывается дверь…
По квартире расползается облако ментолового дыма, ментоловых сигарет и моих духов. Дурочка моя… Ну какая же из нее изящная мадмуазель?
Рядом с фотографией маленькой Иришки есть фото Иришки Большой, той самой девчонки, которая сейчас спускается по ступенькам нашего темного подъезда. Вот она выходит во двор, и окруженный мошкарой фонарь высвечивает ее лицо. Большие, подведенные карандашом глаза напряженно осматриваются вокруг. И через мгновение взгляд теплеет, становится нежным и немного нервным. Из тени фонаря, навстречу девчонке выходит мужская фигура. Нескладная, долговязая, пахнущая гелем для волос, потом и одеколоном, она приближается к Иришке Большой.
— Привет! — говорит мужской голос
— Привет! — отвечает женский.
Через несколько часов девчонка придет назад. Достанет ключи, откроет дверь. Грустно вздохнет, и по квартире разнесется новый аромат — сложное сочетание ментола, французских духов, пота, геля для волос и еще одного, нового запаха.
Кажется, именно так пахнут женщины.
Василиса Александрова
kleo.ru
